Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

возможно, Арелат. А еще совсем недалеко на восток, если вплавь, недалеко, через два моря, лежит Константинов город. Тамошние колеса вертятся медленно, но именно поэтому там не забывают ничего. И неудачную попытку взять Полуостров — тоже. Даже если это и было страшно подумать сколько столетий назад.

Если подумать — а думать страшновато, то если бы не марсельский шторм, так на полуострове уже толклись бы или готовились толочься по меньшей мере две чужие армии… А так у Аурелии до сих пор связаны руки на севере, а Толедо не рискует влезать большими силами, пока не восстановит свой восточный флот — и терпит герцога, и позволяет своим людям служить в его войсках.

— Несколько лет, — соглашается Его Светлость.

— И все, что позволит успеть больше…

Стоит того, заключает про себя Марио Орсини. А затем понимает, что ни Асторре, ни Его Светлость не сочли нужным закончить фразу.

* * *

Дракон: огромная четвероногая крылатая огнедышащая змея с отвратительным характером. Виверна: большая двуногая крылатая ядоплюющаяся змея с совершенно отвратительным характером.

Делабарта… тут составитель бестиария задумается, но, случайно встретив, на дороге не встанет.

Был вызван в Капую почтовым голубем: прибыть, лично, как можно скорее. Прибыл, как можно скорее. Обогнал собственный эскорт на три дня. По прибытии обнаружил мирный лагерь, благополучно взятый город, отсутствие противника до самого Неаполя. Был перехвачен только что вернувшимся с Корсики де Монкада — и только поэтому никого не испепелил.

Уго де Монкада испепелять смысла нет — разве что копотью покроется, как статуя капитолийской волчицы после пожара, к тому же, чтоб его обидеть, ему нужно выказать недоверие, ущемить его права или покуситься на его власть. А если просто высказать ему, закопченному не при пожаре и не в пасти дракона, а под южным небом, все о такой политике, которая требует средь весны без предупреждения, без уговора срывать правителя из города, то толедский потомственный моряк, командующий флотом Его Светлости, от души посочувствует: хлопнет по плечу, всучит кувшин вина, неразбавленного, только-только пробка выбита, — и объяснит диспозицию.

— Вителли совсем взбесился, того гляди воду пить перестанет и кусаться начнет!

— Что значит — совсем? — удивится полковник Делабарта.

Удивится, потому что Вителли, вообще-то, из ума отбыл давненько. Мартен Делабарта еще и в мыслях не имел, что на полуострове окажется, а хозяин Читта-де-Кастелло, великий кондотьер, стрелок милостию Божьей, уже передвигался на носилках, разговаривал с миром преимущественно при помощи писем и записок и успел повесить страуса из зверинца Лодовико Моро за то, что страус «не так на него посмотрел», как будто эти безмозглые африканские птицы способны хоть на кого-то смотреть «так». Повесил — и Моро не возразил.

— Он хочет идти на Гаэту. С марта не унимается, а теперь и вовсе — говорит, Гаэта ему обещана в награду. Если, говорит, Чезаре… — при Мартене Уго не поправляется, — не окажет ему эту честь, то он сам возьмет город по праву родства и силы, а нас всех ославит трусами. Каково, а?

— Пусть идет, — пожимает плечами Делабарта. — Крепость там хорошая, брать ее с суши — это надолго. Кораблей Папа не даст. Придут неаполитанцы по берегу, толедцы с моря. Останется жив, можно будет выкупить.

— Толедцы, — говорит толедец Уго, считающий себя ромеем, — придут и не уйдут. Они такой порт не отдадут никому, ни нам, ни неаполитанцам обратно. Что с возу упало, то к рукам Их Величеств прилипло. Открытая дверь, считай. Никому это не надо, и артиллерию жалко, Вителли-то черт с ним, но пушки мы у Толедо уже никогда не выкупим, пушки им самим нужны. За тем вас герцог и побеспокоил — если Вителли не образумится, быть вам на его месте. А вам ведь и не впервой, синьор Делабарта, а?

— Впервой, — отвечает Делабарта, а больше ничего не говорит, потому что объяснять Уго разницу между умелым и азартным ремесленником, уже создавшим свой шедевр и получившим звание, и мастером из мастеров можно, но бессмысленно.

Во всем, что касается войны, Уго ее знает и так.

А понять, что баллистика — это наука, вернее, пять разных наук, ему, увы, нечем. Рано.

Очередной тур осады Его Светлости и артиллерийского обстрела герцогского «упрямства» Делабарта увидел на следующий же день. Его самого Вителли с высот мерзкого характера и великой славы не различал, куда там, но обидеться, как донесли Мартену, на его появление при том успел, и воспринял оное как оскорбительный намек. Правильно, в общем, воспринял — но не понял.

С Его Светлостью — как-никак герцог и Папский сын, хотя и мальчишка — Вителлоццо Вителли беседовал как положено по церемониалу: вслух. Хотя ему это явно было затруднительно, а Корво не возражал бы против переписки. Но правила есть правила. Правила не нарушаются. Во всяком случае, их не нарушает Вителли. Всюду, где правил нет, можно действовать как угодно. Там, где они есть — только по предписанному.

А потому Вителли нижайше просит Его Светлость почтить во благовремении своим высочайшим вниманием его скромную просьбу… «Неблагодарный щенок, который без меня бы шагу не сделал, не запутавшись в пеленках» — это для своего шатра и для собеседников, которые все передадут кому надо.

Его Светлость возмущенно разводит руками — мой глубокоуважаемый старший друг и учитель… мы бесконечно признательны вам за оказанные услуги и — как и всегда — восхищены вашим мастерством.

Пейзаж вокруг самый подходящий, особенно город на заднем плане. Две разнесенных башни и аккуратный, вполне пригодный для пехоты пролом во внешней стене за четыре дня — вещи всецело достойные восхищения, думает Делабарта. Особенно, если учитывать, что горожане и сами не зевали. Теперь, когда я видел, как это сделали, я смогу это повторить. Ждать от меня большего — глупость.

А Вителли просит, Вителли настаивает, все почтительнее и почтительнее, просто истекает медом, желтым как его лицо, и покорностью, вязкой, как его речь, и в ответ ему разливаются соловьем, вспоминая все, что он сделал для Папского престола и всего рода Корво, но нет, нет, нет. Никак невозможно брать Гаэту нынче летом. Разве что, на будущий год, или еще когда-нибудь. И с какой-то ноты, с какой-то взаимной лести, уже кому угодно, не только Мартену, но и белобрысому мальчишке Орсини, который вертится вокруг такого же белобрысого мальчишки Манфреди, ясно — это скандал. Настоящий, нешуточный, и теперь кто-то должен публично уступить.

У Капуи утром рано повстречались два барана.

— Но Ваша Светлость, поставьте себя на мое место… мне жаль, что я должен напомнить об